Любовь… эгоистична, испепеляюща, разрушительна… прекрасна!

Декабрь 30th, 2015

brandlymoda

В любви, как нигде, большое количество подводных ям и ловушек. Видятся тут дороги, на которых все было бы прекрасно, но часто бывает, как в русских сказках: налево отправишься — коня утратишь, направо отправишься — сам пропадешь…

«Вы понимаете, как я его обожаю? — пишет она. — Дабы это продемонстрировать, мне нужно всю вселенную положить перед вами, — она необъятна, и без того же необъятна моя любовь, мое счастье! И все правила и догмы приличия ничто перед моим эмоцией. Из-за чего? Увы, он женат, я опоздала, и кто-то сумел увести его от меня. И все же я радостна — он меня обожает…

Да, я за ту девушку, которая дала Мексику из любви к Кортесу. Те, кто осуждал ее и сейчас меня, не смотря на то, что обстоятельства различные, не правы, нет, они просто не знают любви… Вы слышите, я — Любимая, вы, каковые забыли, что встреча и такое ожидание, та встреча, для которой я дам всю землю и все, что угодно, в придачу. Я радостна безмерно, я признательна всем, что обожаю, любима!

Что возможно мне сообщить в ответ? Догмы? Я их не слышу… Будьте радостны, радостны по-своему, и захотите мне силы, дабы я не расплескала собственную любовь.

С любовью к вам».

Это ликующее письмо было написано пара лет назад, и я ответил: благодарю тебя, что так открыто пишешь о самом сокровенном, благодарю, что хочешь всем нам счастья.

Многие, предположительно, слышали про пьяный мед — мед из вереска, что пьянит, в противном случае и отравляет. Имеется таковой «пьяный мед» и в любви, и он может кружить голову, застилать глаза а также валить с ног.

Любовь полностью двойственна, она вся — сплав противоречий и полюсов, и эта расколотость на полюса начинается уже с двойной оптики любви. Глаза любви видят преимущества близкого человека увеличенными — как в бинокль, а недочёты уменьшенными — как в перевернутый бинокль; эту двойную оптику любовь вселяет в отечественное подсознание, и оно все перестраивается по ее камертонам.

Вот и поразмысли, имеется ли в твоем эмоции такое сочувствие любимому человеку. Твоя любовь не любовь один на один, ты попала в амурный треугольник, а в нем царят совсем другие законы. Об острые углы этого треугольника столетиями калечились — и столетиями будут калечиться — сердца людей.

Устранить катастрофу для того чтобы треугольника, предположительно, запрещено, возможно лишь стараться как возможно человечнее вести себя в нем.

Хватает ли таковой человечности твоей любви? Осознаёшь ли ты, что твой любимый мечется между провалами горя и взлётами счастья? Легко ли ему рубить по живому, убивать куски живой души в себе и, основное, в жене?

В случае если у него имеется дети, ему не легко вдвойне. И раз ему не легко, возможно, и тебе не следует лишь ликовать от счастья? Возможно, человечнее было бы сопереживать, сочувствовать с ним?

В то время, когда счастье растет на чужом несчастье, закрывать на это глаза, пожалуй, безжалостно.

Само собой разумеется, речь заходит не о том, обожать тебе либо наступить на горло собственной песне. Это твое личное дело, это личное дело тех, кто втянут в твой треугольник, и посторонние не вправе вмешиваться в ваши судьбы. Обращение не о том — обожать либо не обожать, а о том, как обожать. К сожалению, в треугольнике — при любом выходе — неизменно кто-то несчастен. К сожалению, счастье на чужом несчастье неизбежно, пока одна любовь вытесняется второй.

Но, возможно, тем человечнее нужно быть тому, кто все приобретает и ничего не теряет?

Кстати, о той, кто все теряет, ты отзываешься лишь как о помехе: «Я опоздала, и кто-то сумел увести его от меня». Возможно, напротив: ты уводишь его от нее. А основное — в письме не видно никакой жалости к ней, никакого жажды осознать, как невыносима «зубная боль в сердце» (Гейне), не видно рвения заметить в ней живого человека.

Любовь не только праздник, а и тяжелый труд души; не только сладкое пламя, а и тяжёлое бремя. Полюбив, берешь на себя ответственность за чужую судьбу, разделяешь с любимым все основное в его судьбе. Как раз в этом разделении тягостей и радостей любимого человека — основная сущность амурного «единения душ».

В случае если для того чтобы единения с судьбой другого нет, любовь обречена на стремительное умирание. И это не моралистика, не постное нравоучительство: тут лежит сама психотерапевтическая сущность амурных эмоций.

Как раз этим любовь отличается от своих более бедных родственников, но многие, к сожалению, этого не видят. Десятки столетий говорят: любовь посильнее, влюбленность не сильный. По-моему, это не верно.

Другими словами это бывает и так, но бывает и напротив: отличие тут не в накале эмоции, не в его «количестве», а в его «качестве».

Любовь тяготеет к равновесию двух «я», она как бы двуцентрична, и тяга к такому равновесию — сама сущность ее чувств, сама психотерапевтическая материя, из которой сотканы ее эмоции. Это как бы перенесение на другого человека собственного «эгоизма», втягивание другого в орбиту собственного «я-центризма».

Появляется неординарное психотерапевтическое состояние: как словно бы твои нервы срослись с нервами другого человека, и его эйфории поют в тебе, как твои, его горести отравляют тебя, как личные. Как словно бы любовь сплавила воедино два различных биопсихических поля, настроила их на глубочайший унисон, и они живут сейчас практически в близнецовом резонансе, повторяя невидимые вибрации друг друга.

Любовь как бы вселяет в нас свойство перевоплощаться в другого человека; это ежедневное подсознательное открывание в второй душе ее подспудных течений, постоянная сообщение с внутренней судьбой близкого человека, сопереживание с его радостями и печалями. Когда такое открывание заканчивается, когда ежедневная сообщение души с душевной судьбой другого человека исчезает — это исчезает сердцевина любви.

Может остаться симпатия, либо уважение, либо привычка, смогут остаться телесные тяготения, но все это будет раздроблено и обособлено — разрозненные огоньки, каковые не слиты в один пламя ясновидением любви, подсознательным дорожением вторым, как собой.

Исчезает та вздымающая сила, которая разрешала человеку практически без упрочнений обнаружить унисон с каждым шагом любимого и давала невесомость счастья. И как по окончании физической невесомости люди не легко чувствуют собственный вес, так в этот самый момент они с натугой начинают нести груз собственных потяжелевших чувств.

Быть может, ваше чувство еще не любовь, а влюбленность, чувство я-центрическое, а не двуцентрическое. В нем большое количество от эмоции-гейзера, которое выбрасывает потоки эйфорий, и мало от эмоции-рентгена, которое просвечивает любимого до глубины и знает, где оказать помощь ему. Станет ли такая влюбленность любовью — другими словами, родится ли в ней дорожение вторым, как собой, — зависит от самого человека».

Влюбленность — как бы внутренняя тень человека: она повторяет очертания его характера, да и то, какая она, зависит от того, какой он. У хорошего человека она человечнее, богаче, у эгоиста — уже, не смотря на то, что, возможно, и горячее, накаленнее. Само собой разумеется, влюбленность может и улучшать человека, поднимать его над собой, если он сам захочет этого, если он будет помогать ей.

В то время, когда в таком человеке начнет расти отношение к вторым, как к себе, тогда понемногу начнет изменяться и он сам, и, как эхо этих изменений, будет изменяться и его влюбленность — начнёт перерастать в любовь. Но подъем на вершины таковой любви — тяжёлое из восхождений, по причине того, что эти вершины приходится производить в себе, А это значит — всегда растить в себе умение настраиваться на волны чужой души, свойство ощущать чужую боль, как собственную. И это опять-таки не назидательство, а единственная, к сожалению, возможность сохранить хорошие отношения и любовь.

А сейчас о том, что возможно дать за любовь. Для любви «я дам всю землю и все, что угодно, в придачу». Силу таковой любви можно понять.

Любовь рождает в человеке непонятное отношение и новое к миру, необычные внутренние весы, на которых одинаково весит один человек, и все люди, любимое существо, и целый земной шар.

В этот самый момент мы подходим к самому острию загвоздки. Отыщем в памяти, что сделала ацтекская женщина, которая из любви к Кортесу «дала Мексику». Эта женщина, Малиналь (либо Малинче), была невольницей у майя, и в то время, когда Кортес разбил майя, она стала его женой, матерью его детей.

Она была умна, у нее было поразительное чутье, и она помогала Кортесу сражаться с индейцами, среди них и со своим народом.

История ее трагична: она металась между любовью к чужеземцу, что высвободил ее из рабства и стал ее мужем, и любовью к собственной почва, которую данный чужеземец покорял мечом и огнём. Она не «дала» Мексики Кортесу — роль ее в событиях была куда меньше; и у нее были «смягчающие события»: многие индейские племена враждовали тогда между собой, а ацтеки были покорителями, жестокими правителями вторых племен. Но она помогала чужому, что стал для нее своим, против собственных, каковые стали ей чужими.

В ее действиях имеется отступничество — за любовь к одному она платила кровью многих. Само собой разумеется, нравы тогда были ожесточённые, и ацтеки были ожесточённые; но так как они гибли, защищая собственную почву, а не захватывая чужую.

Ясно, что ты не за это, Алиса, об этом говорит целый дух твоего письма. Но какую же цену возможно заплатить за любовь? Имеется ли предел у данной платы?
Само собой разумеется, любовь — огромная сокровище. Но основная ли это сокровище судьбы? Возможно, такая основная сокровище — гуманизм, рвение сделать лучше жизнь собственную и других людей? В случае если так, то, предположительно, как и всем на свете, любовью обязана бы править как раз человечность.

На внутренних весах любовь, пожалуй, постоянно стоило бы соизмерять с гуманизмом — в этом состоит несложная и человечнейшая культура эмоций.

В случае если это треугольник, то нужно бы бросать на весы совести интересы всех, кто в него втянут. Лишь так, по всей видимости, возможно отыскать выход, что принесет мельчайшую боль. Принцип громаднейшего хороша и мельчайшей боли — это, возможно, основная (и самая человечная) путеводная нить в лабиринтах амурного треугольника. Само собой разумеется, пользоваться данной нитью поразительно тяжело, по причине того, что поразительно тяжело измерить то, на что нет мерила: скорбь и боль души, ликование и радость эмоций.

Но не делать этого безжалостно.

Значит ли все это, что вам нужно отказаться от любимого человека, пожертвовав собой? Еще раз повторю: речь заходит не об этом; мы ничего не знаем о нем, о его жене, семье, исходя из этого не можем делать выводы, какой выход даст меньше зла и больше хороша. Заочный суд — это Шемякин суд, в особенности в то время, когда не знаешь тех, о ком делаешь выводы.

Да и не отечественное это дело — непрошено влезать в чужую личную судьбу и предписывать поведение. Посторонние смогут лишь рекомендовать: выстрадывайте ответ сами, но как раз выстрадывайте; проникнитесь болью друг друга и соразмерьте, какой выход даст меньше горя и больше эйфории.

Поразмысли об этом, Алиса, и дай всевышний, дабы твоя сильная любовь стала зрячей. Само собой разумеется, во взлеты твоих эйфорий вторгнутся провалы горя, раздумий, сочувствования с родным человеком. Но так как лишь сплав горя и радости делает душу умной. Лишь он может научить создавать стойкий перевес эйфории над горем, что и имеется счастье.

Не маленькую, беглую счастливость, которая не редкость у большинства, а стойкое, продолжительное счастье. По причине того, что влюбленность дает нам только счастливость, а счастье дает лишь любовь.